Итак, с одной стороны, принцип пластического решения
должен быть проведен в спектакле сознательно. С другой — творческий замысел
художника суверенен и «лицензию» на его воплощение может дать даже интуитивная
убежденность в своей художнической правоте.
4.
Чтобы найти интересную пластику одного-двух
спектаклей, большой техники не нужно, как не требуется особого мастерства
начинающему актеру для создания одного-двух образов. Насущная потребность
техники возникает позже. Проиллюстрируем это неожиданным примером.
Существует два способа добычи сливок. Один простейший
— хозяйка снимает их с отстоявшегося молока. Второй технический — с помощью
сепаратора, перерабатывающего в концентрат все молоко.
Продукция искусства — те же сливки.
Давно стремящийся к профессии человек проходит первые
несколько шагов иногда с поразительной легкостью. Откуда что берется! Но не
нужно обманываться. Новичок всего лишь снимает сливки с накопленного годами
ожидания.
А дальше наступают будни. На смену первым успехам, радости
приходит работа. Заблуждения, работа, отрезвление, работа, разочарования,
работа, микроскопические победы. И вот тут происходит одно из двух. Или, уже не
новичок, вооружившись «сепаратором», начинает вырабатывать в себе в ежедневном
тяжком поиске нового — мастера. «В грамм добыча, в год труды...» Или впереди
лежит путь дилетантизма с попытками убедить себя, что под верхним слоем сливок
находится второй, третий, и так до дна — самообман, сопровождаемый приступами
отчаяния и самоповторением.
Здесь по соседству лежит явление, которое мы должны исследовать.
Его правильно будет назвать режиссерской
графоманией.
По словарю — графомания
— «болезненная страсть к усиленному и бесплодному... сочинительству».
Тут наиболее ценны для нас прилагательные: болезненная, усиленному. Графомана отличает
в первую очередь именно это увлечение процессом работы как самоцель. И
некритичность в оценке результата.
Графоманскую режиссуру отличает прежде всего вкусовщина,
т. е. культ собственного вкуса. Мизансцена ради мизансцены, эффект ради
эффекта. Вот любимое место режиссера, вот еще. Причудливая поза актера.
Вычурная речь. Изысканный свет. А существо? Это уже во вторую очередь. И в
профессионале может быть некая вредная примесь графоманства. Вопрос в том,
насколько она дает себя знать, как отражается на его личности и работе. Каждый
может это явление в себе проследить и бороться с ним. Как?
Без сентиментальности относиться к процессу творчества
и суровее к результату. Всякий художник должен знать, что у него плохо. И что
пристойно, но могло бы быть лучше.
А что по-настоящему хорошо — знать должен? Да, но всякий
раз отмечать прежде всего недостатки, т. е. то, что мешает этому хорошему быть
воистину хорошим.
И еще. Художнику никогда не следует задаваться целью
создать нечто грандиозное. Это делает цель ходульной, усыпляет критичность,
подводит к принятию желаемого за действительное.
Есть пример этому в большой литературе — рассказ Бальзака
«Неведомый шедевр». Живописец задумал создать полотно не просто замечательное,
а великое, превосходящее все, что было до него в истории живописи. Долго
работал. И скрывал свой труд от глаз людей. А когда наконец обнажил полотно,
оно оказалось нагромождением пустых форм.
Отчего же так случилось?
Ложная цель! Суетная.
Стремись быть
достойным своего учителя, но не рвись превзойти его, говорили древние. Так они предостерегали своих
современников и нас от душевной заразы — грибка графомании.
5.
Творческие поиски, победы, равно как и поражения, для
подлинного художника всегда сопряжены с чувством глубочайшей самооценки.
Во внутреннем суде над избираемым приемом один из весомейших
аргументов прокурора: — «Это у тебя уже
было».— «Когда?» — изумляется
адвокат. «Тогда-то, в таком-то спектакле».
— «Ну, так, во-первых, это было давно,—
отстаивает защитник,— во-вторых, здесь
этот принцип также к месту, даже еще более применим».
И судья, если он справедлив и неподкупен, выносит
приговор: «Применим-неприменим, неважно.
Было уже? Значит, отметается!»
|
|