Мизансценирование с учетом эффекта отстранения
предполагает «брехтовскую надстройку».
Внеперевоплощенческий момент
допускается не исподволь («Зачем думать о высоте прыжка — все равно в небо не
улетишь!»), а как активный внелицедейский
участок искусства, требующий осмысления и сценической организации.
Брехт исследует выявленный им закон отчуждения на материале
народного китайского театрального искусства, и в частности на примере игры Мей
Ланьфана.
Брехт замечает: «Прежде всего, игра китайского артиста
не создает впечатления, будто помимо окружающих его трех стен существует еще и
четвертая. Он показывает: ему известно, что на него смотрят. Это сразу же
устраняет одну из иллюзий, создаваемых европейским театром. После этого публика
уже не может воображать, будто она является невидимым свидетелем реального
события. Таким образом, отпадает необходимость в той сложной и детально
разработанной технике европейской сцены, назначение которой — скрывать от
публики старания актеров в любом эпизоде быть у нее на виду»[18].
Режиссура с учетом эффекта отчуждения — это, по
существу, то же самое, достигаемое единой волей постановщика. Перевоплощение
актера уже не носит «спиритического» характера; в самой мизансцене актер имеет выход в сферу отчуждения, и его
творческая природа освобождается от насилия, от ежесекундного «вживания в
образ».
Можно еще сказать так: отчуждение из чисто актерской
привилегии становится и режиссерской заботой, выступает как один из принципов
режиссуры.
2.
Закон отчуждения — отнюдь не единственный элемент эстетической
системы Брехта, обогащающий мизансценирование.
Есть, например, у Брехта удивительная формула — фиксирование
«не
„А!”», или формула альтернативной игры. Формула эта —
ценнейший вклад в развитие учения Станиславского.
Брехт останавливает наше внимание на том, что над
всяким сценическим проявлением тяготеет сценарий. Персонаж, преодолев цепь
колебаний, все-таки поступает определенным образом, а именно так, как
предлагает драматург. Таким образом, все поступки действующих лиц оказываются
заведомо обреченными на определенный исход.
Как оценить это явление с точки зрения системы
Станиславского? Не иначе, как сценическую ложь.
В самом деле! Если мы стремимся воспроизвести на сцене
человеческое поведение в максимальной его подлинности, то чего же стоят все
заблуждения, поиски, метания героя, если заранее точно известно, как в
решительную минуту он поступит и чем все кончится?!
Катерина из «Грозы» Островского выносит себе приговор.
Актриса знает, что ее героиня утопится. Персонаж в результате фатально
движется по проложенному для него руслу. Как преодолеть эту неправду?
Брехт предлагает выход. Какой?
Свою замечательную формулу «не „А!”»
Под «А» подразумевается поступок
персонажа, который он в соответствии с фабулой непременно совершит. Брехт призывает
артиста фиксировать в своем сознании: «не ,,А”!», только «не „А!”». Все что
угодно, только не то, что сейчас случится». И поступая определенным
образом, актер несет в себе альтернативу (иную возможность) или несколько
таковых. Благодаря чему его тотальный поступок оказывается для всех (и для него
самого) потрясающей неожиданностью.
Та же Катерина, «доигрывая последний акт» своей жизни,
стремилась бы не к смерти. Всей натурой она сопротивлялась бы, взывала к жизни.
То есть поступала бы сообразно с брехтовской формулой альтернативного
поведения.
Вот она в первоисточном изложении:
«Актер, показывая, что он делает, во всех важных местах
должен заставить зрителя понять, почувствовать то, чего он не делает, т. е. он
играет так, чтобы возможно яснее была видна альтернатива, чтобы игра намекала
на другие возможности, представляла лишь один из возможных вариантов. Например,
он говорит: «Ты за это поплатишься». И НЕ говорит: «Я тебя прощаю». Он
ненавидит своих детей, а это значит — он их НЕ любит. Он идет вперед налево, а
НЕ назад направо.
В том, что он делает, должно содержаться то, что он не
делает. Таким образом, всякая фраза, жест означают решение. Техническое
выражение для этого приема: «фиксирование «не „А!”».
|
|