— Черт возьми! Ты просто королева!— в восхищении восклицает
он.— Какое платье! Где ты его взяла?
Зилов бросает девушку через всю комнату, а та, словно
танцовщица, послушно и грациозно перелетает с места на место...
...Неожиданность человеческой натуры.
Отрицание через утверждение. Утверждение в
противоречии. Диалектика во всем. Психология XX века... Может ли режиссер
обойти все это? Может ли не стремиться овладеть языком парадоксальных
решений?*
6.
Вглядимся также в пластический
контраст.
Отнять у искусства контрасты — значило бы уничтожить
всякую возможность впечатлять.
Быстро и медленно, плавно и отрывисто, тихо и громко —
в музыке и слове; сочетания света и тени, холодных и теплых тонов, округлых и
острых, геометрически правильных и свободных форм — в пространственных
искусствах. Эти и другие простейшие контрасты широко применимы в режиссуре.
Но нигде, как в театре, прием контраста не применяется
так грубо. На нем же строятся так называемые «запрещенные приемы» в театре. То
есть приемы воздействия не на мысли и чувства, а лишь на нервную систему
зрителя. Резкие скачки сценического света, очень стремительное движение после
очень плавного, вслед за камерной сценой вдруг оглушительная музыка — все это
не может не производить эффекта. Всякий
контраст эффектен, но не всякий эффект художествен.
К художественным чаще относятся неполные, частичные
контрасты нюансов, а не всего изображения. Частичные, нюансные контрасты не
так броски, но в этом-то их сила. Они гибче отражают мысль, органичнее
выстроятся в видео и звукоряд. Тогда как общий мощный контраст — это эффект-одиночка,
он ошарашивает и утомляет.
Однако бывают случаи, когда доминирующий контраст, в
том числе и в мизансцене, есть не режиссерская грубость, а прием истинно
художественный. А именно когда он не однозначен, когда за ним стоит еще
что-то, чем он оправдывается, эстетически уравновешивается.
Вернемся, пожалуй, еще раз к «Фаусту». На сей раз в одной
из зарубежных постановок. В ней был такой кусок.
Слева направо от зрителя по диагонали в глубину полуспинами
стоят на коленях молящиеся в одинаковых серых плащах. Гипнотический голос
проповедника. Орган. Великое умиротворение. А в следующее мгновение музыка
взвизгивает, молящиеся резко выворачивают плащи разноцветной изнанкой на
зрителя, начинается шабаш ведьм.
Казалось бы, до оглушительности грубый контраст. Но за
внешним эффектом просматривается нешуточная идея. Звучит напоминание о том,
что от святости до грехопадения один шаг, еще раз овеществляется сквозная мысль
трагедии о единой природе добра и зла во вселенной.
Таким образом, размышления над мизансценическим контрастом вновь приводят к слову парадокс. Да, собственно, достаточно
поставить рядом эти два понятия, чтобы угадать однозначность и ненадежность
одного перед диалектической емкостью другого, чтобы отдать последнему методическое
и эстетическое предпочтение.*
Но продолжим наше наблюдение.
7.
Сдержанность чувств в повседневных проявлениях свойственна
людям цивилизованного общества. При возникновении каждой эмоции человек (если
он, конечно, не лжет, не играет на чувствах) стремится сдержать, ограничить
свои проявления.
Подсмотрим ссору двух людей, которых связывают служебные
и человеческие отношения:
— Извини, Костя, я скажу, что думаю.
— Давай. Только предупреждаю: я тоже отвечу, что
думаю.
— Ты плохой руководитель.
— А ты плохой работник.
— У тебя найдется лист бумаги?
— Для заявления? Всегда пожалуйста.
Если ни один из приятелей не страдает истерией, то
каждый из них говорит при этом про себя что-то вроде: «Что я делаю? Я же себе
все испорчу. Это безумие» и т. д.
В каком бы возбуждении ни были люди, внешнее проявление
их чувств будет тяготеть к сдержанности.
А на сцене? Вот типичный внутренний монолог актера в
такой момент: «Кажется, я недодал. Ведь это темпераментная сцена. Черт!
Партнер меня переигрывает. Ага! Вот сейчас крепко! Ух, добавлю еще!»
«Чувствующие» не только не сдерживают эмоций, но, напротив, раздувают их,
словно мехами. Это рождает эмоциональный вывих.
|
|
|