Нечто подобное имеет
место, вероятно, и в других искусствах. Л. Бернстайн пишет о музыке: «Истинная
функция формы состоит в том, чтобы отправить нас в разнообразное и трудное
получасовое путешествие непрерывного симфонического развития. Чтобы сделать
это, композитор должен иметь при себе карту своего внутреннего маршрута. Он
должен быть твердо уверен в каждом следующем пункте назначения <...»> (30, стр.116).
Всякий нормальный
человек всю свою сознательную жизнь находится во взаимодействиях с другими
людьми, поэтому каждый в «расшифровке» поведения грамотен - умеет читать
человеческие взаимоотношения. Может быть, именно эта всеобщая грамотность
обесценивает ее, и в глазах современного режиссера иногда кажется поэтому
занятием неинтересным -строить на сцене жизнь людей, да еще такую, которая
задана автором пьесы. Занятие это действительно скучновато при упрощенных
представлениях об однозначности авторского задания. А представления эти
вытекают из объема знаний, не превышающего всеобщей грамотности понимания
мотивов человеческого поведения. Этот объем Ю.М. Лотман называет «здравым смыслом». В его пределах
представляется, что в пьесе все написано,
все дано, сказано, а дело режиссера -данное ему по-новому обставить, упаковать,
украсить, как украшают новогоднюю елку...
Грамотности, в прямом
смысле слова, мало, чтобы быть поэтом или писателем, и ее вполне достаточно
читателю. Ему не обязательна и творческая логика, он вполне довольствуется
обычной. Так и всеобщей грамотности в расшифровке человеческих взаимодействий
достаточно зрителям, но не может быть достаточно профессиональному режиссеру и актеру. В повседневном обиходе ее хватает потому, что в обиходе этом
нет нужды видеть человеческую душу. Искусство же театра, и режиссуры в
частности, заключается в воплощении новых знаний о ней, о ее природе, о ее
сущности; причем все это новое есть в то же время и художественная критика
драматического произведения, входящего в круг искусства слова.
А.Ф. Кони излагает
мысль Л.Н. Толстого: «В каждом литературном произведении надо отличать три элемента. Самый главный - это содержание, затем любовь
автора к своему предмету и, наконец,
техника. Только гармония содержания и любви дает полноту произведению, и тогда
обыкновенно третий элемент - техника - достигает известного совершенства -сам собою» (133, стр.266-267). Любовь
в этом определении можно понимать
как сильную потребность, которая заставляет овладеть техникой, а та «достигает
известного совершенства сама собой». В результате художник владеет своим
профессиональным оружием и, по выражению того же Л.Н. Толстого, «только тогда
может выйти хорошо, когда ум и воображение в равновесии».
Т. Манн приписал Гете
такую мысль: «Талант - это уменье усложнять, но и облегчать себе задачу» (175, стр.268). Выискивая наитруднейшую задачу
воплощения наиболее удивительного,
талант ищет наипростейших способов ее решения, а способы эти - в совершенстве
техники, мастерства.
5. Узнавание удивительного
Ищущий
человек думает об искомом, поэтому художник думает
об истине, и, значит, у него существуют предположения о том, что она собою
представляет. Правда, мыслимые предположения неизбежно лишены полной ясности,
поскольку они относятся к искомому, а так как исходные потребности больше
ощущаются, чем осознаются, предположения эти, может быть, точнее было бы
назвать предчувствиями. Они чрезвычайно субъективны, а истина имеется в виду
совершенно, категорически
достоверная; поэтому такие «предположения-предчувствия»
окончательного и полного подтверждения найти, в сущности, не могут.
«Безотчетно-примитивное начало, -пишет Т. Манн, - качество решающее,
собственно, в каждом искусстве, но прежде всего - в театральном - все равно,
служит это к чести или к бесчестию искусства, и, в частности, искусства
театра» (173, т.5, стр.490).
Из этого вытекает:
режиссеру понравилось в пьесе (вызвало положительную эмоцию) то, в чем он
получил новые знания
об искомой им истине, сравнительно с его прежними предположениями-предчувствиями, проще говоря - то, в чем в некоторой степени подтвердились его предположения - предчувствия истины. В понравившемся он
узнал искомое, и это узнанное, т.е.
знакомое, предстало более конкретным и более богатым, значительным, чем оно представлялось и предчувствовалось прежде.
|
|