И я
был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я - и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К
иному звуку не привык...
Не менее характерен и
противоположный вариант выхода биологических потребностей на центральное место:
от делового,
логически стройного обмена соображениями переход к многозначным и многозначительным намекам, потом - к паузам, обменам взглядами, и улыбками, к
невразумительным междометиям и жестам;
наконец, к объятиям и поцелуям.
Как
только в аргументации можно увидеть небрежность, безответственность,
случайность, нелепость, нелогичность - так можно констатировать давление биологических потребностей,
учитывая при этом, разумеется,
общую вооруженность и навыки наблюдаемого.
М.М. Бахтин обратил
внимание на самостоятельное существование интонаций: «Наиболее существенные и устойчивые
интонации образуют интонационный
фонд определенной социальной группы (нации, класса, профессионального
коллектива, кружка
и т.п.). В известной мере можно говорить одними интонациями, сделав словесно выраженную часть речи относительной и
заменимой, почти безразличной. Как часто мы употребляем ненужные нам по своему
значению слова или повторяем одно и то же слово или фразу только для того,
чтобы иметь материального носителя для нужной нам интонации» (23, стр.369).
Значит, речь может
идти не о фактическом, объективном значении аргументов - не о словесном составе текста, а о тенденции в пользовании им как
«материальным носителем» интонации. Самый веский и объективно сильный, убедительный аргумент может быть использован небрежно, как случайно подвернувшийся и лишенный его
действительного смысла. И наоборот, самый нелепый, нелогичный или неуместный в данных обстоятельствах аргумент может
быть использован в стремлении к строгим и логически безукоризненным обоснованиям. То и другое обнаруживается,
следовательно, не столько в словесном
составе аргументации, сколько в звучащей
речи - в способах употребления
наличного «оружия».
Но на способах
употребления словесной аргументации сказываются не только давления
потребностей, но и отношение к самой этой аргументации, обусловленное общей
вооруженностью и выработанными привычками к тому или иному роду «оружия». И. Бабель в «Одесских
рассказах» заметил: «Человеку, обладающему
знанием, приличествует важность» (18, стр.165). Осознающий свою чрезвычайную осведомленность обычно бывает скуп на слова.
Невразумительность его аргументации может
быть следствием не давления биологических потребностей, а представлений о
своей социальной значительности. По словам Ст. Цвейга, «решительный перед
жерлами пушек, Бонапарт всегда теряется, когда ему приходится привлекать людей
на свою сторону словами: много лет привыкший командовать, он разучился уговаривать»
(302, стр.230). Неуменье уговаривать в
данном случае выражает не давление биологических потребностей, а вошедшее в
привычку пренебрежение к словесной аргументации.
Люди,
привыкшие уделять много времени и труда удовлетворению своих биологических потребностей -
воспитанные в борьбе за
физическое существование - склонны ценить физическую вооруженность выше интеллектуальной. Их представления о значимости теоретических
обоснований и вообще о логике и о
формулировании аргументов в споре могут резко отличаться от представлений тех, кто не привык ценить физический труд и физическую силу. Этот
вариант зависимости
аргументации от вооруженности можно видеть в «Плодах просвещения» Л. Толстого в противопоставлении
речей мужиков
речам образованных господ. Давление биологических потребностей на поведение мужиков может
быть меньше, а на поведение
господ больше, чем можно бы заключить, руководствуясь
только словесным составом и строем речей тех и других. Это давление
проявляется здесь не в словаре, а главным образом - в тенденциях использования скудного словаря, а
далее - в характере произнесения
речей.
|
|