И.А. Бунин пишет о
себе: «Так всю жизнь не понимал я никогда, как можно находить смысл жизни в
службе, в хозяйстве, в политике, в наживе, в семье <...>. Я с истинным
страхом смотрел
всегда на всякое благополучие, приобретение которого
и обладание которым поглощало человека, а излишество и обычная низость этого
благополучия вызывали во мне ненависть» (41, т.9, стр.352). К.Леонтьев приходит
к выводу:
<«...> практичен поэт, когда он живет поэтично
и вдохновенно, удобно и возбудительно для творчества. Разве
Байрон был бы Байроном, если
бы он остался благополучно в Англии с miss Millank? »,— напоминая, что она не
раз спрашивала мужа: «Скоро ли он оставит скверную привычку писать стихи?» (151, стр.461). На примере
Байрона, как и на многих других, можно видеть, что преимущественная заинтересованность искусством отнюдь не обязательно ведет к служению деспотической
власти и к реакционным общественным позициям.
Работая «на заказ»,
как работали многие великие живописцы, архитекторы, скульпторы, композиторы,
художник любой
профессии может быть более или менее неразборчив в выборе того, что именно будет неискусством в его искусстве.
Этим неискусством он может увлечься, что бы оно собою ни представляло и кем бы
ни было заказано. Ведь для художника оно - только повод; а дело его -
совершенное использование любого повода. Такой социальной «всеядности» потомки
могут не
замечать или ею пренебрегать; современники ее обычно
не прощают.
С.Т. Аксаков писал о
Гоголе: «Во всем круге моих старых товарищей и друзей, во всем круге моих знакомых я не встретил ни одного человека, кому бы нравился Гоголь и кто
ценил бы его вполне!» (7, стр.25). И.И. Панаев о Лермонтове: <«...> у
него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, без
этого он не мог быть покоен, -и, выбрав ее, он уж беспощадно преследовал ее. Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так
кто-нибудь другой убил бы его». И дальше вопрос: «Отчего же большинству своих
знакомых он казался пустым и чуть не дюжинным человеком, да еще со злым
сердцем?» (208, стр.239 и 244). Мысль Рильке может служить ответом: «Постоянно забывается, что философы, как и поэты, являются среди нас носителями будущего и потому меньше,
чем кто бы то ни было,
имеют право рассчитывать на сочувствие времени, в которое они живут» (228, стр.177). Гонения времени вместе с постоянной собственной
неудовлетворенностью могут быть непосильной
нагрузкой на организм, и если он недостаточно прочен, он этой нагрузки не выдерживает. Поэтому жизнь значительного художника редко бывает
длинной и благополучной. Одних
убивают, другие убивают сами себя или угасают преждевременно, как Достоевский, Ван-Гог, Врубель, Блок и многие другие.
М.
Зощенко в «Голубой книге» приводит внушительный перечень
трагических фактов из судеб ученых, художников и мыслителей - тех, кто жил для
бескорыстного познания. Ю. Олеша пишет: «Набил оскомину тот факт, что Моцарт был похоронен в могиле для нищих. Так и любое известие о
том,'что тот или иной гений в области искусства умер в нищете, не удивляет нас
- наоборот, кажется в порядке вещей. Рембрандт, Бетховен, Эдгар По, Верлен, Ван-Гог, многие, многие. Странно, гений тотчас же вступает в разлад с имущественной
стороной жизни. Почему? По всей вероятности, одержимость ни на секунду не отпускает ни души, ни ума художника - у него нет свободных, так сказать, фибр души, которые бы он посвятил на службу
житейскому» (203, стр.169).
Художник
расплачивается благополучием в жизни и ее длительностью за преобладание идеальных потребностей над
социальными в структуре его потребностей, если же в ней главенствуют социальные, то за это он платит уступками в своем искусстве. Само их давление
художник склонен рассматривать как
помеху; отсюда и ненависть к ним.
Преобладание
идеальных потребностей бывает не настолько большим, чтобы подавить социальные
или вызвать пренебрежение к ним. Одни могут конкурировать с другими с переменным успехом даже при
главенствовании идеальных. Тогда художник
время от времени пытается подавить в себе стремление к искусству, чтобы удовлетворить социальную потребность,
а ею бывает потребность «для других». Так было с Ван-Гогом,
может быть, и с Гоголем. В болезненном аскетизме, сведшем его в могилу в
43-летнем возрасте, можно видеть результат столкновения сильнейших противонаправленных потребностей. С.Т. Аксаков, сообщая о смерти Гоголя, так и писал: «Нельзя служить двум владыкам;
нельзя исповедывать двух религий:
христианства и художества» (7, стр.223).
|
|