И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о Муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно.
И не оспаривай глупца.
Пушкин,
видимо, знал, что будет «любезен народу» не только своим искусством. Но, мирясь с этим, не хотел «оспаривать глупца».
Ясно
видел неискусство в искусстве и И.С. Тургенев: «в деле поэзии живуча только одна поэзия и <...> в белыми
нитками сшитых, всякими пряностями приправленных, мучительно высиженных
измышлениях «скорбной» музы г. Некрасова - ее-то, поэзии-то, и нет на грош, как
нет ее, например, в стихотворениях всеми уважаемого и почтенного А.С. Хомякова, с которым, спешу прибавить, г.Некрасов не имеет ничего общего» (280, т.П,
стр.198).
Доказать это, конечно, Тургенев не может
потому, что это недоказуемо, а только ощутимо.
С. Моэм это положение
формулирует так: «Тому, кто читает книгу или смотрит на картину, нет дела до
чувств художника.
Художник искал облегчения, но потребитель искусства
хочет, чтобы ему что-то сообщили, и только он может судить о том, насколько это
сообщение для него ценно. Для художника то, что он может сообщить публике, -
побочный продукт. Я сейчас не говорю о тех, кто занимается искусством с целью
поучать других; это - проповедники, и для них искусство - дело второстепенное. Творчество - особый вид
деятельности, оно в себе самом
несет удовлетворение. То, что создано художником, может быть хорошим искусством или плохим искусством.
Это уже решать потребителю» (192, стр.140).
Содержание
произведения искусства понятиями выразить нельзя
- только поэтому оно и существует, и в этом смысл искусства вообще; но
стремление понять его - до конца разобраться в нем - видимо, неистребимо.
Отсюда - непрекращавшиеся попытки «добраться» до него и - неизбежно - разобраться
в том, что в нем неискусство. Последним занимаются поэтому не только те, кто
неискусством только и интересуются, но и те, кто полагает, что заняты
искусством как таковым. Другого пути и у них нет. Его вообще не существует.
Путь этот бесконечен как путь к истине или к знаку, могущему обозначить ее с
исчерпывающей полнотой.
Недоразумение,
вследствие которого в искусстве особым и чрезвычайным вниманием пользуется содержащееся в нем неискусство, проникает далее в суждения
самих художников в виде вопросов и утверждений по типу: «я хочу этим сказать...», «что хотел сказать автор?», «это произведение говорит...»
Л.С. Выготский цитирует А. Горнфельда: «Когда говорят: «что выражает это
произведение, что хотел им сказать автор?», то явно предполагают, что,
во-первых, может быть дана формула, логически, рационально выражающая собою основную мысль художественного
произведения, и, во-вторых, что эта формула лучше, чем кому-нибудь, известна самому автору... Можно ли спорить о едином смысле художественного произведения и его единой идее?»
Отрицательный ответ на
это будет, конечно,
всем известным трюизмом» (56, стр.343). Последняя фраза принадлежит Л.С.
Выготскому.
На
бесплодность попыток объяснить искусство указывал еще Л.Н. Толстой, который видел
назначение искусства в выражении художником своих чувств и в возбуждении у читателя, слушателя, зрителя подобных чувств.
Он писал: «Как только зрители - слушатели заражаются тем же чувством, какое испытывал сочинитель, это и есть
искусство <.,.>. Искусство
есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными
внешними законами передает
другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их» (278,
стр.357). Л.Н. Толстой не дал
определения чувству, да, вероятно, и не считал нужным определять то, что каждому известно по собственному опыту. Но неопределенность
понятия «чувство» делает столь же
неопределенным и все то, что им обосновывается.
Может
быть, именно поэтому Гегель в лекциях по эстетике не склонен был опираться на эмоциональность
искусства. Он
говорил, что «чувства представляют собой неопределенную, смутную область духа», что
«чувство как таковое есть совершенно пустая форма субъективной аффектации». Из этого вытекает предостережение:
<«...> размышления о чувствах ограничиваются наблюдением субъективных эмоциональных состояний и их особенностей, вместо
того, чтобы погрузиться в подлинный предмет исследования, в художественное произведение, и оставить в стороне голую субъективность и ее состояния» (64, т.1, стр.36-39).
|
|