Вот и потрясают нас художественные открытия: непостижимая улыбка
Джоконды, виноватый и вместе с тем укоряющий взгляд Чарли Чаплина, житейски
мудрое молчание и раздумья героев Жана Габена, голос Наташи Ростовой, такой
живой, звучащий в читателе, – открытия, подготовленные всем жизненным опытом
Чаплина, Леонардо да Винчи, Габена, Толстого. Открытия, сделанные ими в
мгновения творчества, когда из бесчисленных наблюдений жизни, людей, своей души
– вдруг сама собою извлекалась одна какая-то черточка характера творимого
образа, а к ней присоединялась другая, третья, и рождалось целое, образ нового
человека, и похожего на художника, и не похожего на него, потому что он
получался не умозрительным слепком с какой-нибудь конкретной личности, а плодом
слияния художественного вымысла с жизнью.
И тогда мы смотрим в печальные глаза Чарли, верим жизни, которая в
них отражается, и не задумываемся, что в них от самого художника, а что от
образа роли. Все от художника и все от роли. Это и есть художественный синтез –
человеко-роль.
* * *
—...Помнишь последний кадр Смоктуновского в "Живом
трупе" – лицо на весь экран? Иван Петрович подал Феде пистолет и теперь
смотрит вслед ему – странно-испытующе. Какая мимика!
— Тс-с! В Театральном институте – и подобные выражения! Ты еще
скажи – какой жест, какая интонация!
— Нельзя?
— Таких слов даже периферийные рецензенты давно не произносят.
— А зрители произносят.
— От неосведомленности. Смотрят, как актер играет, поверхностно
смотрят и видят только... вот это... одно, другое и третье. А это не главное.
— Пусть не главное. Но ведь существуют же они в актерской игре – и
жесты, и интонация, и мимика.
— Тс-с! Студенты услышат...
Эти слова давно стали "табу", запретными словами. А с
табу шутки плохи. Медицине известен, например, такой случай. Для африканского
племени фангов слово "паук" – табу. Паук – священное существо, к
которому нельзя и прикоснуться. И вот один молодой человек этого племени
случайно сел на паука и раздавил его в лепешку. Парень так дико напугался, что
у него начались конвульсии, и через несколько часов он умер от паралича
дыхательных путей в госпитале известного доктора Швейцера.
— Даже в утвержденных программах актерского мастерства нет... вот
этого... ни того, ни другого, ни третьего.
— Интересно, как твой священный ужас выразительно проявляется
сейчас вот в этом... в том, другом и третьем. Брови взвились, указательный
палец повел руку кверху, и в приглушенном голосе дрогнула басовая струна. Все
выявил – и жест, и интонацию, и мимику!
Испуг моего коллеги, разумеется, не натурален. Он шутит. Острит,
слегка наигрывая. Он не умрет от паралича дыхательных путей. Но поведение его
объяснимо. Действительно, студенты приучаются к мысли, что эти понятия
запретны. Такова давняя традиция... А может быть, с водой выплеснули
симпатичного ребенка?
— Во-первых, элементарно: если актер правильно действует, то сами
собой возникнут и верная мимика, и выразительный жест, и неповторимая
интонация. Во-вторых, Жан Габен. Великолепная актерская игра – и никакой
мимики, никаких жестов, поразительная интонационная скупость.
— О первом поговорим позже. Что же касается Жана Габена, то его
"никакая мимика" – это тоже мимика. Его "никакие жесты" –
образец мастерского владения актерской техникой. Его интонационная скупость
(если ты видел его в недублированном фильме) – от существа образа,
по-габеновски индивидуального. А в-третьих, не сотвори себе кумира. Даже из
Габена. И давай разберемся в запретных понятиях чуть подробнее.
Надо бы разобраться. Вот – жест, естественное жизненное
проявление. Жест подчеркивает мысль. Помогает воспринять (почувствовать)
стремление партнера передать смысл своего убеждения, своей твердой веры и
своего сегодняшнего настроения. Выявляет неуверенность. Зовет к поддержке, к
выяснению неясного или спорного.
Станиславский придумывал упражнения на "безжестие", на
"лаконизм жеста", стремясь воспитать в актере понимание того, что
жест – ценное выразительное средство, что необузданная импульсивная
жестикуляция – вне искусства.
|
|
|