- А бывают у Вас
моменты, когда Вы думаете о них, студентах, что они неблагодарные,
невнимательные. Когда не хочется работать, когда опускаются руки.
- Конечно, было.
Кто-то опаздывает, сочиняет какую-то ерунду. И сразу настроение пропадает,
готовишься же к уроку. Вот упражнение такое есть. Условно его называем “Шантеклер”. Я в свое время
хотел сделать такой спектакль. Птицы всякие, звери. Что это мне дает? Помогает
определить природу юмора. Есть такое упражнение. Животное и
человек-животное. Ребята всегда с удовольствием идут на эти упражнения.
Говорят, кривляются. А я всегда говорю, когда меня упрекают: а что еще они
могут?! Пускай не боятся этого. Чтобы не кривляться, надо лет десять после
института отработать в театре. А опыта-то у них нет. Мы задерживаемся на этом -
все от себя, от себя. Понятно, что от себя. Себя-то я никуда не дену. И потому
у меня в аудитории висит плакат: «Оставаясь самим собой, стать другим человеком».
Вот это и есть смысл. Когда я с ними увлекаюсь в игре, когда они перестают
видеть во мне педагога, а видят
единомышленника, тогда они загораются. У меня всегда игра. Слово ИГРА. У Станиславского в записях, или у
Горчакова о Станиславском, точно не помню. Когда Станиславский что-то
репетировал с актерами, одна актриса пришла с ребенком, 3 – 4 года. Какие-то
тряпки, посадили в угол и говорят: сиди и молчи. Станиславский репетирует, потом – посмотрите на ребенка. Ребенок
сидел-сидел, скучал-скучал. Потом завернула тряпочку и начала качать. А-А-А!
Укачивает. Что предшествует? Фантазия, воображение. Увлеченность. Вот если бы удалось, что бы в
институте у каждого студента был бы свой
мир фантазии, воображения. Чтобы каждое упражнение увлеченно.
Обязательно. Я делаю упражнение на ПФД. Увлеченно. Это главное. И тогда и к
роли, когда берем пьесу, я подхожу увлеченно. Не передать нам методику. Ну, они
заучат, что такое действие, задача. Потом смотрите: мы все время говорим, привычка уже пошла,- внимание, воображение, действие и т.д. А у
Станиславского – сценическое внимание, сценическое действие. Этим сказано
все. У нас задачи, действие, а у детей – куклы, тряпочки… Мама рассказывала, когда мы жили в Оренбурге,
- так вот, у мамы был брат, младше ее.
И когда они были детьми и играли, то он
всегда был гостем. Ну, там девочки какие-то:
Маша, Даша. Готовили из песка всякие блюда. Из глины. Приходил гость, мой дядя.
Его приглашали к столу есть. И он ел взаправду. И моя бабушка страдала очень.
Представляете, по-настоящему, ел песок, глину. Ему, ведь, говорили, если хочешь
с нами играть, то надо есть. И он ел…! А мы, я помню, увлекались мушкетерами, штаги и т.д. Все на игре. Я понимаю, сейчас - другое. Но
это обязательно должно быть. И очень важно, когда мы здесь их просматриваем на
консультациях, на турах, пытаемся понять какие они. Один наигрывать начинает
вдруг. Чего-то ему мало. Он оказывается -
характерный, острый. Он должен загородиться чем-то. Ему неудобно от
себя. Я часто бываю у вахтанговцев. Люблю эту школу. У меня масса знакомых там.
Я признаю эту Школу. Вот почему “Принцесса Турандот” возникла. Я мог гордиться
этим спектаклем. Маски. Все это от Вахтангова. Сколько я литературы тогда
прочитал на эту тему. Там, в Италии, театр был же диалектным. В каждой
итальянской губернии свое наречие. Я как-то Троуготу[40] говорю, а давай ответь партнеру “по-хохляцки”: “Ты
можешь, «Пан Батько!», можешь?” А он
мне: “Ну что Вы, Владимир Викторович, этот же итальянцы!” А на одном спектакле
сделал. В зрительном зале - гомерический хохот. Он: “Извините, Владимир
Викторович, я только попробовал.” “Ничего!” - говорю. Потом они стали стихи
сочинять, пьеса позволяли. Что-то такое “Он не любит лишних слов, это царь наш
…” И весь зал – “Горбачев!”. Хорошо
играли ребята. Возникает свобода. Импровизация. Юмор. А начинается с
увлеченности. С игры! [41]
Продолжая разговор об “Огоньке на
Моховой” необходимо привести те направления, по которым велась работа над
упражнениями, ставшими материалом спектакля:
|
|
|