Такие мгновения и случайности бывали со всеми. Если не с бросанием камня, так с прыжком, падением, удержанием равновесия и проч.
Но было это и не только с физическими движениями — слушаешь разговор и вдруг мелькнет мысль... промолчишь, не придашь ей значения... А через некоторое время читаешь где-нибудь... оказывается, мысль была верная и значительная, а вот — не поверил себе, — не дал ей хода... Или в трудную минуту мелькнет: «Вот что надо сделать! Вот как действовать!» Но заколеблешься, засомневаешься... И только потом: «А ведь верно тогда думал, так бы и надо было делать, а то — вот что вышло!..»
Проблески... мгновения... вдруг во тьме сверкнет что-то... осветит! — все ясно, все видно, все могу!.. — и погаснет.
Но это не сон и не самообман — это все-таки было.
Что это за проблески? Какого-то особенного дарования? Таланта?
Бывают не только секундные проблески: подхватит и понесет. Как подменили человека. Как будто проснулось что-то в человеке: спало мирным сном — и вдруг проснулось и заработало. Какой-то чудесный мотор, регулирующий аппарат.
Недолго, конечно, несколько минут, — но все-таки это уже не проблеск, а целое просветление.
Про актера, про музыканта тогда говорят: он в ударе, у него вдохновение.
Да, мне удавалось
Сегодня каждое движенье, слово.
Я вольно предавалась вдохновенью,
Слова лились, как будто их рождала
Не память робкая, но сердце.
(«Каменный гость» Пушкина, слова Лауры)35.
«Я не могу рассказать всех подробностей этой сцены; помню только, что я весь трепетал истинной страстью и будто во сне слышал крики восторга публики, ее одобрения и вызовы... Многие пришли затем в фойе поздравить Ристори и меня: я никого не видел, не знаю, был ли я достаточно любезен; я был еще в каком-то чаду».
(Рассказ Росси об одном из своих спектаклей36.)
Что это за проблески? И почему так тонко всё чувствуешь и еще того тоньше всё регулируешь? Ведь ощущение в эти минуты такое, что всё знаешь, всё видишь и всё можешь. Только доверься себе и не мешай.
Мне пришлось беседовать с одним из самых замечательных мировых жонглеров — Каро. Он говорил приблизительно так: «Для жонглирования четырьмя шариками достаточно простого, хорошо собранного внимания. Но когда жонглируешь пятью и больше, то сознание уже не успевает следить, глаза не улавливают каждого шарика по отдельности, а воспринимают их все сразу, как некую систему, как некий движущийся в воздухе живой организм. И руки, повинуясь не сознанию, а инстинкту, сами собой вступают в этот живой организм, в эту летающую в воздухе систему шариков*.
Я не наблюдаю шариков со стороны, я вступаю с ними вместе в одну общую движущуюся систему. Я живу их жизнью. Я действую как бы помимо своей воли: руки ловят и бросают сами, без моего рассудочного вмешательства.
Как только я вмешиваюсь рассудком, — в то же мгновенье система расстраивается и какой-нибудь из шариков оказывается на земле.
До пяти шариков — обычная работа. А после — особенная... Что-то я в себе переключаю с одного на другое... Переключу, и — пускается в ход что-то еще. Оно и действует.
Что же это за «оно»?
Не знаю. Что-то во мне... А иногда кажется, что сами шарики заставляют мои руки приноравливаться к ним и успевать за ними».
Нет ли чего похожего на это и у актера?
Обычная его игра, где частица увлечения и как будто бы даже самозабвения переплетается с частицей самонаблюдения и с отдаванием себе полного во всем отчета — игра, которую мы видим у обычного хорошего, так называемого способного актера. Игра, подобная работе жонглера с тремя или, самое большее, с четырьмя шариками. Но лишь актер всем своим существом, всем своим «я» вступает, как часть, в «систему жизни пьесы», — обстоятельства пьесы забирают его в свои руки, и он «действует как бы помимо своей воли», «без рассудочного вмешательства», подчиняясь законам пьесы. Эта игра уже напоминает собою работу с пятью шариками, где всё делается «само собою», где не актер «работает» в пьесе, а пьеса заставляет актера думать, чувствовать и поступать согласно с ее течением. «Владеет» актером, как шарики Каро владели его руками.
|
|
|