Возьмем для примера доктора, который должен просмо­треть ежедневно в продолжении 3-х часов сотню больных. К чему приучает он себя? Он приучает себя искать и ви­деть только самые грубые признаки болезни. Куда тут вдаваться в тонкости и подробности! Он гонит их. Они для него привычно исчезают. А если не исчезнут — разве мог бы он справиться с таким количеством больных?

Актер, которому приходится играть каждую неделю по новой большой роли, находится приблизительно в таком же положении. Куда тут доискиваться до тонкостей, до от­тенков того или другого характера, того или другого чув­ства? Допустим, он играет «любовников». Каждую неде­лю по «любовнику». Один в поддевке, другой во фраке, третий в трико, четвертый в рыцарских доспехах, пятый в лаптях... Все они «признаются в любви», все произно­сят монологи, кто прозой, кто стихами. Все любят до са­мозабвения. Кое-кто ради любви даже умирает... Чтобы проникнуть в жизнь и душу каждого из них, чтобы уло­вить индивидуальные особенности каждого, чтобы почув­ствовать себя каждым из них, чтобы вжиться в их при­вычки, в их обстоятельства жизни — словом, чтобы стать каждый раз новым человеком, — право же, недели мало. Дай бог запомнить слова да сообразить, в чем тут в пье­се дело. А что касается любви — что ж тут долго разду­мывать? Надо «красиво», «страстно», «в забвеньи чувств» говорить «любовные увлекающие слова», «монологи» и... больше, собственно говоря, ничего. Если трико — одни жесты и соответствующая им манера, если сапоги или лап­ти — то и манеры, конечно, другие... рыцарь — нечто сред­нее между тем и тем, да побольше «геройства» — только и всего.

Человек практикуется, набивает себе руку, «совершен­ствуется».

Проходят годы, и он какую хочешь любовную сцену может играть сразу. А если нужно, то и без репетиции: под суфлера.

Будет ли это кусок подлинной жизни? Конечно, нет. Разве существует трафарет для какого бы то ни было чув­ства, а тем более для любви? Сколько людей, столько и отношений, столько и приемов, объяснений друг с другом. Мало того, каждый человек самым неожиданным для него образом будет объясняться с разными предметами своего чувства в разное время, в разных условиях и в раз­ных настроениях.

Профессиональная же привычка актера («любовника» или какого другого «специалиста») так всё упростила, так сузила поле зрения, так всё омертвила, что любое, какое бы оно ни было сложное, индивидуальное переживание пре­вращается в простое — механически-автоматное.

Есть такое несложное приспособление — электрический звонок. Нажми кнопку: тррр — и больше ничего.

Никакого ему дела нет, кто, когда и почему нажима­ет — на всё один ответ: трр... Касается ли его кнопки неж­ная ручка красавицы или заскорузлая лапа землекопа, больной ли, умирающий ли это человек или полный сил, счастлив ли он или страдает, глупец ли он или умнейший из людей своего времени, — кнопка тронута: тррр... и боль­ше ничего.

В такую же несложную машину превращается и актер, привыкший вызывать у себя по заказу, как он предпола­гает, «творческое волнение». А это совсем не творческое волнение, это просто стандартное актерское взбудоражи­вание себя, — всё равно по какому поводу, разницы нет, от любви ли, от ненависти ли, от счастья, от горя — от че­го хотите — у актера всегда наготове эта способность взбултыхнуть себя.

Эта взволнованность чисто внешняя. Вернее, она нерв­ность, взвинченность, а не взволнованность. Представьте себе слишком нервного человека — неврастеника. Его оби­дели — он занервничал, задергался, заерзал на стуле, на­чал кусать свои ногти... Его обрадовали, похвалили — он занервничал по-другому, но опять занервничал: смех его слишком громок и вот-вот превратится в слезы, беганье по комнате слишком напряженно... хочется, чтобы он сел и успокоился.

Подобную профессиональную нервность вырабатывает в себе и актер. Какое бы «переживание» от него ни тре­бовалось, нажимается кнопка, в груди что-то вздрагива­ет — тррр — и всё в порядке. Нервность передается зри­телю. Зритель видит, что актер «взволнован», «переживает». Слова в это время говорят о... в сущности для акте­ра всё равно, о чем в это время говорить слова. О люб­ви? — Что ж, можно о любви. Об оскорбленной чести? — Пожалуйста. О смерти? — А не все ли равно!

Актеры

Режиссеры

Композиторы