Эти случаи, конечно, редки. Так редки, как редки и крупные дарования.

Обычно же наблюдаешь обратные явления: в жизни при­ятный, толковый человек, а лишь коснется искусства — занервничает, задергается... И заниматься с ним приходит­ся уже не режиссурой, а психотерапией. Но сколько ни старайся, сколько ни клади сил и самого изощренного и всепрощающего терпения и педагогической диплома­тии — дело это, в конце концов, не стоящее — сегодня вы их дотянули всеми героическими усилиями, а также все­ми правдами и неправдами, приблизительно до того уров­ня, до какого бы следовало, а завтра — ничего не осталось. Чисто! Начинай все снова. Да еще этого и мало: надо изо­бретать новые способы — вчерашние уж не действуют — приелись, — надо чем-то удивить свеженьким.

Вообще же строить на этих людях ничего нельзя, это зыб­кая трясина, — всё проваливается, всё расползается. Психопатичность и неврастеничность — это не дарование. Та­кие склонны причислять себя к аффективным и требовать к себе особо бережного отношения, — они не аффектив­ные, а просто дефективные. Как это ни грустно, но это так.

При наличии нервности или психопатичности надо прежде всего смотреть, куда она направлена? На искус­ство или от искусства! У Дузе — от искусства: при мысли о сцене исчезает всякая нервозность и слабость. А у нерв­ных нежных дам — их психопатичность направлена к ис­кусству: стоит начать репетировать — в ту же минуту на­чинаются всякие капризы и припадки...

Рационалист

Что же сказать о его «болезнях»?

Он весь состоит из «болезней». Что может делать в ис­кусстве человек, лишенный способности отдаваться чувст­ву? рассудочный, холодный, вечно за собой наблюдающий? По сути дела — в искусстве ему совсем не место.

Но раз уж он попал сюда по тем или иным причинам, ему останется одно: стараться всеми средствами обмануть зрителя. На это он и бросает все свои силы: он ловко от­влекает внимание зрителей занятностью, эффектностью и сложностью постановки и в то же время волнует их му­зыкой, шумовыми и световыми эффектами...

Что же касается самого по себе актерского творчест­ва, — прирожденный рационалист о нем и не заботится. Оно заменяется хорошей, четкой, грамотной подачей слов автора (пусть играет сам автор) и отчетливым, гладким вы­полнением мизансцен. Для этого отрабатываются безупреч­ная дикция, звонкий голос; для этого безукоризненно «ло­гично» подается каждая фраза текста; для этого же — ис­ключительное внимание к пластичности и выразительности позы и жеста... Словом, все пущено в ход, чтобы сделать ловкую подделку под искусство*.

Другого выхода нет и быть не может: творчество — не его стихия.

Имитация, фальсификация — еще туда-сюда. Л. Толстой писал в своей записной книжке: «Искусство не терпит посредственности, но еще больше оно не терпит — созна­тельности». А природный рационалист — он весь состоит из такой «сознательности».

Интересен отзыв А. Н. Островского о мейнингенцах, — о театре, где сознательный расчет и дрессировка были воз­ведены превыше всех добродетелей:

«Вот мой приговор мейнингенцам!

Игра их не оставляет того полного, удовлетворяющего душу впечатления, какое получается от художественного произведения; то, что мы у них видели — не искусство, а уменье, т. е. ремесло. Это не драмы Шекспира, Шилле­ра, а ряд живых картин из этих драм. Но все-таки во вре­мя спектакля впечатление получалось приятное и силь­ное; последней сценою 3-го акта в Юлии Цезаре, лагерем Валленштейна, пиром у Терцкого я был захвачен врасплох и увлечен.

Впрочем, уяснив себе это впечатление, я нахожу, что оно было немногим сильнее того, какое мы получаем от стройных движений хорошего войска на параде или от хорошо обученного легкого кордебалета. Меня увлекло строгое, легкое и ловкое исполнение команды. Видно, что режиссер Кронег — человек образованный и со вкусом, но в том-то и недостаток мейнингенской труппы, что ре­жиссер везде виден. Видно, что и главный персонал игра­ет по команде, и по рисунку, а так как командой талан­там не придашь того, что требуется от исполнителей глав­ных ролей, т. е. таланта и чувства, то главный персонал с толпой рознит, он отстает от нее, он ниже ее. Оно и по­нятно: от толпы требуется только внешняя правда, а от главных лиц — и внутренняя, которая достигается нелег­ко. Чтобы при внешней правде была и внутренняя, арти­сту нужно уменье понимать роль, нужны — талант, соот­ветственные физические средства и правильная школа. Главный персонал у мейнингенцев — мужской — плох, а женский никуда не годится. Прекрасная речь, вложен­ная Шекспиром Антонию, была сказана актером слабо, а ловко обученная толпа волновалась и одушевлялась, как будто бы речь была сказана сильно и с увлечением»¹⁴.

Актеры

Режиссеры

Композиторы