Беда: надобности нет.
Не усовершенствовать летательный аппарат мы НЕ МОЖЕМ. Иначе его усовершенствуют наши соседи-враги и разобьют нас в первом же бою. И вот, волей-неволей мы стараемся, думаем, не жалеем трудов и затрат.
А в искусстве, в театре... прекрасно можно и так прожить, не развивая никакой особенной «полетной» техники.
И вот, плетемся по знакомому, спокойному, твердому грунту — устраиваем себе тут удобные дороги, шоссе, мосты... Только бы не летать!
Однако, так ли всё спокойно кругом? В безопасности ли мы? Верно ли, что нет никаких «соседей-врагов»? И никто не собирается нападать и бить нас? Так ли?
Уж бьют, да и как бьют!
Кино бьет. В Америке кино уже вытесняет театры. Для кино там строятся дворцы, а театры помещаются где-то чуть ли не на задворках. Кино да ревю, вот чем живут за границей, а театры смирно, тихо сдают свои позиции и умирают.
А, может быть, и пусть? Не стоит и защищаться? Кино-машина, она, конечно, сильнее человека. Вытесняется же из городов лошадь... Так и с театром.
Нет, актер, не знаешь ты силы своего искусства, и не видишь ты его блестящего пресветлого будущего.
Машина... Машина не враг актера, а самый лучший его друг и спаситель!
Пройдет каких-нибудь 30 — 50 — 100 лет, и экраны телевидения будут в каждой квартире, в каждом уголке земного шара... С наступлением вечера каждая семья в трепетном ожидании рассаживается около своего телевизора...
Вот оно, когда наступит торжество театра! Вот когда можно развернуться, показать себя! На весь мир!
Без всяких преувеличений: играй, — весь мир, все человечество смотрит на тебя!
Чего еще можно хотеть?!
Нет, машина не враг актера.
Только... что к тому времени ты, актер, сможешь показать «всему человечеству»? Чем порадовать? Неужели и через 100 лет мы собираемся кормить людей все тем же примитивным искусством, каким кормим и сейчас? На что мы рассчитываем? На безграничность долготерпения человечества? Такой театр не будет передаваться. Он не стоит того. Передаваться будут акробатические номера, балет, сольные выступления певцов, музыкантов и, вероятно... кино. И здесь — кино!
По силам ли нам эта задача? Может быть, нечего и приниматься, тешить себя пустыми надеждами?
Юноша смотрит с завистью и восторгом, как другие, взрослые, ворочают пудовые гири... сердце его разгорается, и он решает добиться того же — так же поднимать одной рукой ту самую большую гирю, какая есть в любой лавке, в любом хозяйстве — заветные два пуда («двойник»). Он начинает тренировку с маленького веса... постепенно, осторожно прибавляет по одному, по два фунта в неделю...
Проходит время, и он поднимает одной рукой не два, а пять пудов!
Как бы ни были дерзки наши мечты, мы мечтаем куда о меньшем, чем этот тщеславный юноша. Он мечтает поднимать вес, который сейчас он едва-едва может отодрать от земли; т. е. мечтает делать то, чего сейчас сделать никак не способен, ни при каких условиях.
Мы же мечтаем куда более скромно: у всех у нас были минуты, а если не минуты, то хоть секунды «вдохновений», когда мы бывали «в ударе», когда нам «удавалось». И мы мечтаем (на первое время), чтобы эти секунды приходили к нам чаще и были бы более длительны. Вот пока и всё.
И не в том беда, что мы слишком дерзко мечтаем, а в том, что слишком легко сдаемся.
Но я уже слышу: «искусство — это не наука. К искусству нельзя подходить так прямолинейно и узко! Искусство — область особого дарования: Таланта. Искусство...»
Словом, оно — запретная зона, куда доступ только единицам.
Однако на деле-то все обстоит совершенно иначе: искусством заняты не только тысячи, а десятки, чуть ли не сотни тысяч людей. Это легко проверить, запросив профсоюзные организации. Что же, это все отмеченные роком таланты? Единственные в своем роде дарования? Нет. Талантов вообще мало. Чаще встречаются способности. Большие, меньшие, всякие... При благоприятных условиях они могут развиваться и блистать. При неблагоприятных они блекнут или извращаются... Не таланты, не гении, а способности — вот огромное большинство тех, из кого состоит воинство нашего искусства.
|
|
|